КАК СНИМАЛИ «СОБАКУ БАСКЕРВИЛЕЙ»

В том, что мы взялись за «Собаку», виноват зритель, который не давал нам покоя: «Если уж взялись за Шерлока Холмса, то как вы можете пройти мимо такого шедевра, как «Собака Баскервилей»?» Происходило всё это в эпоху, когда зрители ещё писали письма. На ЦТ стояли целые мешки писем с требованием продолжения. Но надо признаться, на этот раз меня не пришлось уговаривать долго. Вступили в дело «мистические» числа. До этого мы сняли два фильма — по две и три серии. Потом рассудили так: хорошо бы закончить цикл двухсерийной «Собакой», красивыми цифрами – три фильма, семь серий. Но, как вы знаете, это был ещё не конец...

Н. Волков и Л. Круглый
в роли Холмса и Ватсона (1971)

Когда дошло дело до «Собаки Баскервилей», всё застопорилось – начальство запретило съёмки. Масленников ходил как в воду опущенный. Оказалось, на телевидении уже имелась очень неудачная экранизация «Собаки Баскервилей», которую осуществили десятью годами ранее. Николай Волков в ней играл Холмса, Лев Круглый – Ватсона. Я подробно расспросил Масленникова о запрете. Оказалось, запрет исходил от Сергея Георгиевича Лапина, председателя Комитета по телевидению и радио­вещанию. А у меня как раз с ним сложились хорошие отношения. Он был дипломатом, работал послом в Китае, дружил с Брежневым. Почему-то о нём распускали слухи как о невежде. Враньё! Лапин был рафинированно образованным человеком, обладателем лучшей в мире библиотеки поэтов Серебряного века. Все деньги за границей он тратил на эти издания. Словом, я относился к Лапину с уважением. И вот я поехал в Москву, позвонил ему: «Сергей Георгиевич, а почему вы нам отменили «Собаку Баскервилей»?» – «Василий Борисович, дело в том, что «Собака Баскервилей» на телевидении уже снята». – «Я видел. А вы знаете, что там Ватсона играет Лев Круглый? Он уехал за границу и недавно дал интервью об СССР». Об этом Лапин не знал. Попросил референтов найти высказывания Круглого о нашей стране и понял – старую версию «Собаки» показывать не будут никогда. Так я отстоял съёмки нашей собственной «Собаки Баскервилей».

Известна такая неписаная традиция, что московские актёры снимаются на Ленфильме, а ленинградские – на Мосфильме. Это действительно так. Не знаю, почему так происходит. Поэтому Красная стрела всегда заполнена актёрами обоих городов. В этом поезде, в буфете поездном всегда происходят встречи давних знакомых, давних друзей, которые не виделись по 5 и 10 лет. Все эти встречи всегда отмечались очень бурно. Замечательный актёр Ефим Копелян называл эти поездки на Красной стреле между двумя городами «утром стрелецкой казни». Поэтому опытные актёры всегда старались выезжать на Мосфильм или на Ленфильм за день до съёмок, чтобы иметь целый день для того, чтобы привести себя в порядок после веселья в Стреле.

Я помню наш проезд из Петербурга в Москву, где все собрались в одной Стреле, а с другой Стрелы, которая в 23:59, перебежал Соловьёв и кто-то ещё. Ехали Михалков, Соломин, Купченко, Адабашьян, Соловьёв. Конечно, можете себе представить, что была за ночь, когда в Бологом Адабашьян всех разбудил, предлагал напитки.

У Виталия Соломина уже тогда частенько скакало давление. Но он не унывал. В  Малом театре в Москве, где он работал, в то время готовился спектакль к очередному партийному съезду. Репетиции проходили ежедневно и при железной явке. А у нас съёмки тоже каждый день… Неделю Соломин провел в поезде, катаясь из Москвы в Ленинград и обратно. И ни разу за эту неделю не спал – ни дома, ни в гостинице! Подбадривал себя: каждое утро становился перед зеркалом и говорил: «Просыпайся, талантище!»

Я прочитала роль, которую мне Масленников предложил, и поняла, что останусь без ребёнка. Потому что эта героиня всё время рыдает. И текст у нее такой страшный – про каторжника, про брата. Я думаю, надо как-то сохранить ребёнка. Муж с инфарктом в реанимации (Юрий Векслер – прим. авторов), надо и того беречь, и этого. И я пошла парадоксальным путём. Я стала, говоря этот текст, улыбаться, смеяться. И получилось решение образа, решение роли. «Значит, убийца Селден – ваш брат?» Я говорю: «Да, сэр!» – и улыбаюсь. И начинаю рассказывать всю эту историю, часть которой придумал Саша Адабашьян: «Это был настоящий ангел, он просто попал в дурную компанию…» – это было всё дописано и сымпровизировано нами. А также та история про мальчика Генри, который очень любит овсянку…

Виталий Мефодиевич очень ревностно относился, что кого-то снимают крупным планом, а не его, как ни странно, хотя у него огромная роль и замечательный артист, и чего тут бояться, а у меня роль маленькая. И, например, вот эта сцена в башне, помните, когда Бэрримор подает знак моему брату, и я врываюсь, чтобы его защитить. И шандал со свечами был в руках у Соломина, и он меня все время поворачивал спиной к оператору. И Михалков подошел и так мне на ушко говорит: «Ты знаешь, ты не делай на репетиции, а сейчас будет съёмка, ты войди и возьми у него из рук вот этот шандал». Я так и сделала, только во время съёмки. Соломин растерялся, он спросил: «Значит, убийца Селден – ваш брат?» И я повернулась на Соломина, то есть спиной к оператору, потом развернулась на Михалкова, который хозяин, и сказала: «Да, сэр», – и таким образом оказалась на крупном плане в кадре. И на крупном плане сказала свой монолог. А Михалков потом очень смеялся и говорит: «Молодец, профессионал».

Со Светой мы познакомились на фильме «Родня», который снимался в Днепропетровске. Позже в Питере мы встретились на картине «Собака Баскервилей». У Светы была сцена, где Элиза рассказывает о своей семье такой длинный монолог со слезами. Приходим на озвучивание, а там уже собрались люди из соседних ателье – я не знал, в чём дело, а оказывается просто посмотреть на этот трюк. Два раза ей прокрутили этот кусок и она с первого же дубля, соблюдая ритм, сохраняя эмоциональное состояние, верность характера, точно попадая в артикуляцию, записывает весь текст. У неё слух замечательный и память фантастическая. А следующий кусок она озвучила, уже не глядя на экран. К моему удивлению, режиссёры отреагировали спокойно, они привыкли к тому, что Крючкова работает только так – на все сто!

На роль Генри Баскервиля я хотел пригласить Колю Губенко. Долго уговаривал его, но он почему-то отказался.

Когда начались съёмки, у оператора Юрия Векслера случился инфаркт. Мне пришлось в срочном порядке искать ему замену. Павильонные съемки согласился провести Дмитрий Долинин, а Владимир Ильин затем снял всю натуру.

Никита Михалков в это время заканчивал картину «Родня», в котором снималась Светлана Крючкова, жена Векслера. Вот у них и родилась идея пригласить Михалкова на роль сэра Генри. Вообще-то я и Крючкову не собирался приглашать: она была беременна, вот-вот должна была родить. Короче, Векслер и Крючкова меня уговорили, и я позвал Михалкова. После этого мне пришло в голову сделать сэра Генри фермером. Так появился веселый, забавный, развязный персонаж в американском стиле.

А. Адабашьян

Никита приехал ранним поездом и сразу же отправился на студию, хотя съёмки должны были начаться только через 12 дней. Приехал не один, а со сценаристом, художником, актёром и режиссёром Александром Адабашьяном, с которым и тогда дружил. И все эти 12 дней они болтались по «Ленфильму».

Адабашьяна мы, конечно, не ждали. Поначалу я не мог понять, зачем Михалков его привёз. Когда мы начали снимать, они стали что-то обсуждать между собой, шушукаться. И тут я догадался: Михалков не доверяет мне как режиссёру!

Помню, явившись первый раз на съемку, Никита со свойственным ему размахом стал жаждать крови. По натуре он всё-таки лидер и по призванию – режиссёр. Раскоман­довался: «Ты пойдёшь сюда, ты – туда!..» Что же мне было делать? Я не деспот и не диктатор, но на площадке должен быть один режиссёр, иначе ничего хорошего не выйдет. Пришлось цыкнуть на них. И они поняли, что я из себя что-то представляю. Михалков был счастлив. Потому что, кроме того, что он лидер и режиссёр, он еще и актёр, а актёру очень важно, чтобы у него был руководитель, чтобы его кто-то вёл и направлял, а он ни о чем не заботился – режиссёр всё придумает, всё подскажет. И вот Никита «поплыл» в этом счастье: «Так надо, скажи? Так надо стать? Туда поглядеть?» Так что лаской и из Михалкова можно сделать послушного ягнёнка.

Чтобы «нейтрализовать» эту гоп-компанию, необходимо было найти Адабашьяну занятие. И тут мне пришла в голову мысль: «Пускай играет Бэрримора!» На эту роль я ещё никого не утвердил. Так Адабашьян стал на площадке подчинённым мне человеком, и ему уже некогда было обсуждать с Михалковым, правильно ли я снимаю.

Что касается Михалкова – у Никиты такой невероятный темперамент, он всё вокруг рвёт и мечет. Группа докладывала мне, что за смену он «уговаривает» бутылку коньяка и ничего не ест. Для такого здорового организма это сущие пустяки. Меня многие упрекали, что я пригласил его на роль: мол, это не в стиле картины. Но мне кажется, что его органика – бешеное, темпераментное начало – очень хорошо вписалась в эту историю. Адабашьян же являлся для него своеобразным амортизатором, противовесом. Вот я и воспользовался их собственной интригой – шушуканьем за моей спиной – и втянул обоих в общую игру.

Всё получилось спонтанно. Я вообще никогда ничего не планирую, а в тот раз отбор актёров на роли откладывал до последнего. Тем более у нас на съёмочной площадке случилось несчастье — оператора Юру Векслера сразил инфаркт. Я, конечно, тут же поехал навестить его в больницу. Захожу в палату, а возле постели сидит его жена Светлана Крючкова, которая как раз заканчивала сниматься у Михалкова в «Родне». А рядом с ней стоят сам Никита и Саша Адабашьян. Я посмотрел на них, и вдруг меня озарило – их же всех надо снимать в «Собаке Баскервилей»! Не откладывая дело в долгий ящик, я предложил Никите роль сэра Генри, Адабашьяну — дворецкого, а Крючкова согласилась сыграть Элизу Бэрримор.

Чего только обо мне не рассказывали после съёмок: что я пьяным валялся в Ленинграде на улице; что меня Никита Михалков привёз на съёмки насильно. Но, насколько я помню, мне просто позвонили, пригласили на роль Бэрримора, и я туда приехал на поезде. Мне выдали костюм, нанесли грим. Никиты Сергеевича в этот момент, насколько я помню, вообще не было.

Было это очень смешно, потому как это была очень интеллигентная питерская группа, судя по первым звонкам – сложносочинённые предложения, с придаточными, которыми они меня приглашали на эту работу. А накануне так случилось, что получил я фингал под глаз на Смоленской площади. Ну фингал ладно, я уж там придумал, что вроде как в футбол играл. А потом, когда ехал в поезде – там такое купе ещё было старое, типа вертикальное СВ, когда полки друг над другом, а посередине что-то вроде душевой. И соседка, которая ехала со мной, рукав моей дублёнки прищемила этой дверью душевой, и когда я спрыгивал, её рванул и рукав надорвал. Вышел я с фингалом и с надорванным рукавом, из которого мех торчал. Вид был тот ещё для интеллигентного Петербурга.

Потом Бэрримор стал героем многочисленных анекдотов. Может, всё из-за того, что мы играли англичан, которых и в Англии-то не было никогда. А может, всё дело в «овсянке». Это же совершенно русское слово. И выражение «Овсянка, сэр!» уже смешно. Придумал это режиссёр Игорь Масленников. Когда делали сцену с сэром Генри, нужно было сразу ярко обозначить этого персонажа. Он приехал с Дикого Запада, такого словами не урезонишь! Тогда и появилась идея с классическим английским завтраком, когда вместо привычного бифштекса сэр Генри получает кашку: ничего другого нет, потому что не положено. Эта овсянка в секунду всё преобразила, создав стильный образ чопорной Англии. По-английски овсянка – порридж, но как-то глупо говорить «Порридж, сэр!». Кстати, овсянка была настоящей. Её готовила ассистент по реквизиту, это входило в её обязанности. Но у неё был особый талант – овсянку она делала очень вкусно. Сперва она готовила её немножко, чтобы хватило только для съёмок. А потом, поскольку группа съедала кашу за обе щёки, ей пришлось притаскивать здоровенную кастрюлю на всех. У неё были свои секреты: овёс она замачивала с вечера, а утром его как следует проваривала в молоке.

Плюс мы, когда образы придумывали, решили, что Бэрримор, мягко говоря, не рад, что приехал сэр Генри, а Ватсона просто терпеть не мог. Мало того, что они своим приездом нарушили весь покой дома, так ещё Холмс наделил Ватсона какими-то особыми полномочиями, и он здесь распоряжается. Неприязнь, которую Бэрримор напрямую выразить не может (англичанин, всё-таки!), выражалась в том, как я раскладывал овсянку: кому-то по две-три ложки, а Ватсону одну шлёпал на тарелку. И вот на очередном дубле вижу – у Ватсона возле тарелки лежит блокнотик, в котором крупно написано: «Бэрримор – дурак! Бэрримор – дурак! Бэрримор – дурак!». В кадре не видно, но это одна из тех маленьких съёмочных радостей, создающих вязь отношений между персонажами.

В. Соломин и Н. Михалков

По поводу этой моей работы в своё время упорно циркулировали слухи, что я там постоянно режиссировал, вторгаясь в работу Игоря Маслен­никова, переворачивая уже решённые им сцены, что у нас был даже конфликт… Это неправда. Я никогда не лезу в режиссуру, если я работаю артистом, это разные профессии, и у меня нет никаких импульсов, поводов и желания вставать на место режиссёра. Я просто не снимаюсь там, где я чувствую, что буду вынужден влезать в режиссуру. Я могу поспорить по поводу своей роли, по поводу жизни своего персонажа в той или иной сцене, но я спорю, всегда исходя из своих представлений как актёра о создаваемом образе и взаимоотношениях партнеров с моим персонажем. Но чтобы я влезал, допустим, в вопросы о композиции кадра, придумывал бы панорамы и так далее? Никогда себе этого не позволял, потому что никогда не позволил бы это сделать и другому, если бы кто-либо попытался агрессивно наставить меня на площадке моего фильма. Если бы это, конечно, не было принципиально важным и принципиально не изменило к лучшему тот или иной эпизод. Да, и здесь бывают исключения из правил, но опять-таки – лишь на моей площадке. Там, где я могу это «исключение из правил» кому-то позволить в отношении меня.

Поэтому в «Собаке Баскервилей» я просто занимался своим делом. Масленников изначально видел Генри Баскервиля сродни образам, созданным в своё время Кларком Гейблом. Этакий зачёсанный «шикарный балбес»: наивный, влюбчивый, искренний, честный. И это, откровенно говоря, только усугубило некий мой комплекс по поводу «игры иностранца». Без особой нужды я стараюсь не «перевоплощаться» в представителей иной культуры и цивилизации, просто я недостаточно их чувствую и знаю, а потому прекрасно понимаю, что, как бы я ни старался, всё равно это будет клише. Американец: с сигарой, ноги на стол. Француз: маникюренные ногти, нарочитая изящность жеста, легкомысленная говорливость… Итальянец: выпученные глаза, жестикуляция, сведённые в щепотку пальцы. Я и смотреть на это не люблю и делать это не люблю и не умею. Но, так как это был всё-таки «Шерлок Холмс», а это уже в какой-то степени нарицательный персонаж, что всегда располагает к некой стилизации, а не воссозданию реальной жизни, то я принял приглашение Масленникова, и вскоре роль Генри Баскервиля меня увлекла.

Мы с режиссёром и с моими партнёрами по сценам начали вовсю фантазировать, импровизировать – но именно в рамках облюбованной нами формы стилизации. И вот этот человек в шубе из Америки, вдруг ввалившийся в лондонскую жизнь, стал мне интересен именно тем своим темпераментом, той внутренней раскрепощённостью, которыми он разрушает размеренную английскую (тоже клише!) жизнь. Конечно же, я вспоминаю эту работу с удовольствием. Но сказать, что она серьёзно повлияла на моё развитие или движение, я не могу.

Михалков на съёмках загнал лошадь до такой степени, что та просто рухнула наземь. У неё был обморок: она лежала с закрытыми глазами, не шевелилась, не дышала... Я даже подумал: «Всё, погибла!» Но Никита стал возиться с ней, после чего она вдруг открыла глаза, постепенно пришла в себя – и пошло-поехало! Он её поднял! Вот такой феноменальный человек.

Она задохнулась. Просто лошадка была довольно молодая и достаточно нервная, и она не привыкла к таким нагрузкам. Сначала нужно было скакать по болоту, что вообще для лошади дело тяжёлое, если она засасывается хотя бы по щиколотку. Потом был довольно твёрдый бег по обочине, которая была засыпана галькой. Поэтому для лошади это было мучительно. Она просто в этом болоте начала заваливаться. И мы упали. Слава богу, я успел вынуть ногу из стремени. Так она лежала, а камера работала, я продолжал играть, и мы сыграли ещё то, что эта лошадь подо мной погибла. Это осталось в материале, но не вошло в картину. Это произошло, и надо было что-то делать. Я сыграл, как сэр Генри оплакивает свою лошадь (см. удалённую сцену из архива Н. Ващилина – прим. авторов). Это действительно был эпизод на грани фола, и мне было очень приятно, что каскадёры, которые там были, оценили, как я среагировал на то, что лошадь начала заваливаться, чтобы не попасть под неё. Я, правда, делал это совершенно подсознательно, но мне было приятно.

Н. Михалков на репетиции
в Сестрорецке (янв. 1981)

Михалков загнал лошадь?! Да так, что она упала аккурат перед камерой? Вся эта сцена со скачкой, стрельбой и убийством коня была придумана и отрепетирована заранее – Михалков её придумал, а я с ним отрепетировал, как постановщик трюков, и научил его делать завал лошади. Началась эта история с того, что Никита увидел у реквизитора ковбойское седло и припёр его в группу, показал Масленникову и сказал, что это наилучший символ того, что он приехал из Америки. Тут же придумали, что лошадь убьют, нагнав страху на сэра Генри, и сей же час со мной заключили договор. А на другой день мы с Михалковым уже скакали верхом. Репетиции проходили в конно-спортивной школе парка Дубки в Сестрорецке под неусыпным надзором директора, мастера спорта СССР Валентины Зубановой в январе–марте 1981 года. Никита Михалков с детских лет занимался верховой ездой на конном заводе на Николиной горе и загонять лошадей не приучен. Тем более, что загнать лошадь, рождённую скакать по степям, дело нелёгкое. На скачках стипль-чез лошадь несётся галопом 6 или 8 километров и прекрасно себя чувствует. В этой сцене было предусмотрено снять один кадр встречи на болоте актёра Михалкова с актрисой Купченко и актёром Янковским, второй кадр – скачки актёра Михалкова вдоль края болота несколько десятков метров, и третий кадр – падение Михалкова с лошадью из статического положения приёмом «завал лошади» (который, кстати, выполнил и Боярский в «Трёх мушкетёрах»), используя пологий склон рельефа местности для имитации убийства лошади загадочным выстрелом. Именно я ввёл этот трюк в арсенал советских каскадёров в 1971 году и активно внедрял его в практику актёрского и каскадёрского ремесла.

Кстати, Михалков сам упомянул, что каскадёры его похвалили. А что, собственно, там делали каскадёры, если конь просто упал от изнеможения? Проездами на лошадях и каретами занимаются специалисты вроде Миши Воробьёва. Каскадёры же приходят на площадку (за высокую оплату) только когда есть трюк, внесённый в сценарий и в смету, утверждённую директором картины и директором студии. Просто так деньги из Госказны не сыпались. Да и случаи магического оживления лошадей похлопыванием по морде после обморока или сверхусталости истории неизвестны. Так что любители животных могут не упрекать Никиту Михалкова в кровожадности и не волноваться за жизнь прекрасной лошадки, которая благополучно поехала домой со своим хозяином Альдо Таммсааром (которого вместе с его товарищами по школе современного пятиборья Таллина я тогда пригласил для ночной проскачки с факелами; он ещё не был каскадёром, но я его «заразил»).

Думаю, что потом Игорь Фёдорович не счёл нужным использовать эту сцену в фильме, решив режиссёрскую задачу другим способом. С Масленниковым история получилась такая, что Вася с Никитой его стали унижать, лезть со своими советами и т. п. Вот он и сократил, то есть выкинул весь материал, сделанный по их советам, куда вошла и эта сцена с убийством лошади. В общем, москвичи заигрались. А теперь все дружно врут, сводя всё к какому-то несчастному случаю.

Баскервиль-холл мы нашли в Таллине. Мы просто ехали мимо, где-то там на горушке какой-то домишко стоял. В голову не приходило. Масленников закричал: «Стоп, стоп. Вот он! Давайте, как туда проехать?» Проехали наверх – стоит английский дом настоящий. Вокруг лужайки. Это было идеальное какое-то попадание сходу, слёту.

В Эстонии мы нашли подходящие болота, и художник картины Белла Маневич привезла туда огромные камни из картона – Девоншир же славится своими валунами.

Придумала для мрачного пейзажа острые вертикальные камни. Иногда переставляю их сама, благо они бутафорские, лёгкие. Не все в группе понимают, как они важны! Эти камни в телефильме неузнаваемо преобразили пригородный пейзаж. А ещё теперь, после долгих поисков, знаю, какие были почтовые ящики в Англии в конце прошлого века.

Хорошо помню, как Масленников сказал, что на почте должен быть кот, поскольку в штате почтового ведомства в Англии числятся коты, чтобы мыши не заводились на почтах. И я с удовольствием до сих пор смотрю на этого кота, которого пересаживали из кадра в кадр.

Столько о ней говорят, слышат её вой – должно было какое-то чудовище появиться на экране. Хотели телёнка даже маленького снимать, не получилось.

Четвероногих претендентов отсмотрели несколько. Методом проб и ошибок искали типаж – никто же не знал, как именно должна выглядеть собака в конечном итоге. Перепробовали псов разных пород, предлагали даже пекинеса с выцарапанным кошкой глазом, второй глаз при этом смотрелся очень безумно. Мы отсняли с  ним несколько дублей, но результатом остались не удовлетворены. Придумали снимать в роли собаки Баскервилей телёнка, но быстро отказались и от этой затеи. Рассматривались также кавказская овчарка и сенбернар, но в итоге остановились на доге. В съёмках принимали участие две собаки – молодой пёс и постарше.

Выбрали крупную дожиху, это была огромная, самая большая дожиха в Ленинграде. Но невероятно добрая и влюблённая в своего хозяина. Да ещё сладкоежка – сожрала торт Соломина вместе с коробкой.

Ливанов неправ, когда говорит, что в роли собаки снималась девочка – если посмотреть этот эпизод, там достаточно чётко видно, что это не совсем так, скорее совсем не так.

Ой, да не помню я, что это была за собака – столько лет прошло, а мы много собак пробовали. Могу только сказать, что Нора Милвертона и собака Стэплтона – это две разные собаки.

Я знал, какая это собака в жизни. У нас с ней были нормальные отношения, потом уже начали над ней издеваться в нормальном смысле слова, то есть её как актёра под образ подгоняли. Жалко было на неё смотреть, но она мужественно всё выдержала.

Это было в июне, под Ленинградом. В каком-то карьере, полная луна была на небе. Чтобы Михалков не пострадал, его на съёмку не вызывали, а хозяина собаки одели в его пальто и шляпу. А кругом соловьи поют, благость, луна плывёт. Собаку пускают, она бежит, подбегает к хозяину и ложится у него в ногах. Один дубль, второй, ничего не выходит. Масленников говорит: «Нет, это невозможно. Её нужно как-то разозлить. Как её разозлить? Давайте сделаем из проволоки оловянной такую пульку, рогатку и в собаку выстрелим, чтоб она немножко заволновалась, забеспокоилась».

Я взял пневматическую винтовку, зарядил ее не пулькой, а жевательной резинкой. Взял, попробовал, стрельнул в дверь. Дверь пробивает.

И тут ассистентка по актёрам Наташа Яшпан, петербургская интеллигентная женщина, стала кричать: «Игорь Фёдорович! Это невозможно! Вы петербуржец, интеллигентный человек! Разве можно стрелять этими пульками металлическими в животное?! Это зверство». Устроила невероятный крик. Масленников сказал: «Нет, Наташа, подождите. Давайте на мне попробуем. Это совершенно не больно, и я сейчас всем это докажу». Осветитель стреляет, попадает Масленникову в ногу, Масленников заорал: «Ааа!». Схватился за ногу, стал задирать себе штанину… В общем, пульки были отменены. Но каким-то образом на седьмом дубле собака решила приласкаться к хозяину более бурно, не ложиться у его ног. И сняли там, по-моему, один дубль.

Когда все поняли, что стрелять в собаку нельзя, придумали такой ход: подкладывали под пса фанеру и резко выдёргивали её, чтобы дог споткнулся, но он оказался хитрющим – почуяв подвох, подбегая к фанере, он через неё перепрыгивал! Пришлось отснять более семи дублей, пока измаявшийся дог, устав прыгать, начал-таки спотыкаться.

А потом её, бедную, одевали, гримировали, какую-то краску наносили. Бедная собака в ужасе, в остервенении была на площадке, что и зафиксировано на плёнке.

Для съёмок в кино собаке требуется специальная подготовка. Обычный пёс, привыкший к дому или охоте, не способен сыграть роль. Мы почему-то пренебрегли этим неоспоримым правилом. За что и поплатились.

Снимать собаку оказалось адской мукой! Сначала мы решили покрасить пса фосфором, как написано у Конан Дойла. Сказали об этом кинологам, а те заявили, что мы сошли с ума: «Это же испортит собаке нюх! Ни один хозяин не разрешит красить свое животное всякой химией. Категорическое «нет!». К тому же, с какой стати собака позволит намазать себя фосфором? Она немедленно его с себя слижет.

Позже выяснилось, что в рассказах Дойла столько вранья!.. Например, змея в «Пёстрой ленте» ползает по шнуру... Не может змея ползти по шнуру! Змея может ползти только по твёрдому предмету, ведь она должна обо что-то опираться. И так далее. Одной из таких выдумок оказалась и собака, выкрашенная фосфором.

Тогда мы подумали: не снять ли нам собаку на синем фоне, как это обычно делается при комбинированных съёмках? В такой же синий костюм одели и хозяина. Пёс, увидев этот странный балахон и не узнав под ним хозяина, искусал его.

Мужчину увезли в больницу, а мы стали ломать голову над тем, как быть. Вдруг кто-то из комбинаторов говорит: «Давайте обклеим собаку скотч-лайтом!» Скотч-лайт – это плёнка, которой обклеивают дорожные знаки, чтобы они отражались в свете автомобильных фар.

Достали специальную плёнку, которая называется "Scotchlite", и решили ею полностью обклеить тело животного. Подобный материал в Союзе не производился. Эта липкая плёнка, представлявшая по своей структуре миллионы микронных шариков, отражавших свет, выпускалась в США и предназначалась для комбинированных кадров. У нас она имелась, потому что в 70-е годы на базе киностудии снимался один из первых совместных советско-американских фильмов «Синяя птица». На этом фильме я также работал, где впервые и столкнулся с этим полезным материалом.

Достали скотч, обклеили собаку, отошли в сторону. Смотрим: получилось что-то странное и смешное, но никак не страшное; перед нами стояло не зловещее ночное чудовище, а участник бразильского карнавала. Содрали мы с собаки этот «наряд» и сшили из него безрукавку и намордник.

Все почесали затылки, и Масленников предложил сделать маску, после чего мы пошли этим путём. А поскольку идея со светоотражающей лентой была моя, то мне и поручили делать намордник псу. На чёрный бархат я наклеил скотч-лайт. С этим на голове и бежала собака в кадре. А вместо фосфора мы приготовили специальную вспененную смесь из стирального порошка и светоотражающего покрытия, соскобленного со скотча. Эту смесь я наносил на маску для собаки. Я тогда только женился, и моя жена с удивлением смотрела на то, как я – вроде бы такой серьезный ленинградский художник – по ночам колдовал над собачьей маской, что-то вырезая, смешивая. Замечу, что дог перенёс процесс гримировки стоически.

Но тут вмешался оператор Володя Ильин: «Минуточку! Для того, чтобы на плёнке был отсвет от собаки, за моей спиной надо поставить осветительный прибор». Но какое же животное побежит на свет?! Вот именно – никакое и ни за что в жизни! Животные никогда не бегут на огонь – это закон природы, они, наоборот, стараются уйти в тень. Съёмку опять отменили. Шесть раз выезжали на ночную съёмку! Ставили-переставляли, крутили-перекручивали и с грехом пополам сняли-таки эту ужасную собаку!

Потом на озвучивании долго придумывали для неё голос. Пробовали рычание льва, тигра, медведя, даже скрежет автомобильных тормозов. В конце концов звукорежиссер Ася Зверева нашла чей-то рык, который подошёл.

Над голосом собаки Баскервилей колдовали довольно долго, поэтому трудно теперь восстановить «рецептуру». Использовали голоса льва, медведя, собаки, всё это растягивали (разумеется, аналоговым способом) и реверберировали. Работа оказалась настолько сложной, что её пришлось делать в Москве – в Ленинграде тогда не было подходящей аппаратуры. Кроме того, в Москве частично делалась и речевая озвучка, когда Вася или другие актёры не могли приехать в Ленинград.

Глаза сделаны из ёлочной игрушки, челюсть я лепила. Чтобы это всё двигалось, там внутри шланг от душа. Внутри к нему прикреплены лесочки, они проходят через скрепочки, а ещё там внутри вешалка, чтобы удобнее было держать.

Была очень смешная сцена, когда напивались сэр Генри и Ватсон. У них вроде как соревнование было, у Михалкова и Соломина, кто кого "расколет". Это был чудовищно длинный кусок, стопроцентная импровизация, когда эти два пьяных джентльмена, при этом оставаясь джентльменами, в совершенном умате чертыхались, падали, ползали по кровати, принимали решения, вскакивали, опять падали, кто-то пытался выйти в окно вместо двери… Группа умирала со смеху, камеру не останавливали, всё это было снято, но естественно войти в картину не могло, там было наверно минут семь полного безобразия.

Случались на съёмках и розыгрыши. Однажды ночью Ливанов позвонил Лапину, директору советского телевидения, и сказал, что Масленникову не дают снимать картину, что её закрывают на «Ленфильме» и… В общем, это кончилось тем, что в 8 утра представитель Лапина, был такой, я забыл его фамилию, но очень крупный телевизионный чиновник, уже входил на «Ленфильм» и стал разбираться, спасая Масленникова от притеснений. Возник действительно дикий скандал, а поскольку Масленников был парторгом студии, и никто его, конечно, не притеснял, то, в общем, скандал имел какое-то продолжение. Но я так и не знаю, как мне лично к этому относиться, потому что, ну, такие розыгрыши… Василий Борисович из того поколения, которые разыгрывают. И, может быть, это не так и плохо.

Это был очень счастливый период. Если сравнивать Ленфильм и Мосфильм в те годы, то в процентном отношении Ленфильм лидировал. Не в обиду будет сказано моей родной студии, которая меня открыла.

Мне было лет 10, когда вышла «Собака Баскервилей», где папа играл Стэплтона. В те годы премьеры по телевизору шли в субботу вечером, а в понедельник утром их повторяли. Мы посмотрели фильм в Москве, а на следующий день улетели в Сочи. И вот в понедельник идём из гостиницы по набережной на пляж – папа, я и мой двоюродный брат Игорь. Тогда город был совершенно другим, вдоль набережной стояли частные маленькие домики с заборчиками и палисадниками. Жара, окна открыты, колышутся занавесочки, папа с Игорем как раз обсуждают новую картину, и вдруг мы слышим, что по телевизору повторяют «Собаку Баскервилей». Папа аккуратненько так перелезает через палисадничек, подходит к окну, встаёт за шторку и ждёт. Как потом стало понятно, он ждал, пока пройдёт его сцена в фильме, и вслед за этим быстро заглянул в окно и спросил: «Вы собаку Баскервилей случайно не видели?» После чего мы услышали такие дикие, истошные крики женщин и детей, что папа, явно не ожидавший такого эффекта, перепрыгнул через забор, и мы втроём быстро кинулись наутёк. Если кто-то из тех людей из далёкого прошлого и уже не существующего сегодня домика прочтёт это интервью, то я должен извиниться перед ними за ту шутку и сказать, что папа переживал долгие годы. Ведь он не хотел никого напугать, а хотел рассмешить.